Крещение Руси: источники против интерпретаций

Крещение Новгорода «огнем и мечем» давно стало хрестоматийным примером при изложении истории крещения русских земель в 988 – 989 гг. при князе Владимире. Ничего удивительного в этом нет – это единственный пример, который можно приводить в подтверждение концепции «насильственного крещения», ставшей практически общепринятой в отечественной науке советского периода. По сути, нет практически никаких материальных подтверждений (пожарища, бегство или гибель населения и т. д.) массового характера общественных катаклизмов, будто бы сопровождавших крещение. Даже языческие святилища на периферии Руси функционировали еще спустя столетия¹. Летописи сообщают о мятежах, поднимаемых приверженцами старой веры, и о репрессиях против них как о событиях исключительных, и происходивших – что достойно замечания – уже в XI и последующих веках.

На базе основной массы письменных и археологических источников складывается ощущение мирного и отчасти формального принятия крещения горожанами в 988 г. Оно происходило под несомненным воздействием верховной власти, но как будто не сопровождалось ни репрессиями, ни массовыми силовыми протестами. Следует, кстати, помнить, что речь идет еще о полупервобытном обществе, где оружие, в общем, имелось в доме каждого свободного «мужа». Возможностей для массового мятежа было достаточно – но его не произошло. Однако считается, что известие Иоакимовской летописи XVII в. о крещении Новгорода разрушает эту идеализированную картину. Проанализируем же всю сумму летописных сообщений о крещении Новгорода.

Самый древний рассказ о крещении Новгорода находим в Новгородской первой летописи младшего извода (Н1Лм). Этот рассказ находится в той части летописи, которая заимствована из киевского Начального свода второй половины XI в.², хотя чаще всего рассматривается исследователями как новгородская вставка в него. По уже высказывавшемуся нашему мнению³, вполне возможно использование новгородской традиции уже Начальным летописцем. Этот вывод можно распространить и на рассказ о новгородском крещении. Скорее в пользу этого свидетельствует и отсутствие (полное отсутствие) сообщений о крещении второго по значимости города в «Повести временных лет» (ПВЛ) начала XII века. Использовавший Начальную летопись, но пренебрежительно относившийся к новгородцам, автор ПВЛ, вероятно, проигнорировал сведения предшественника об их крещении как маловажные. При любом решении вопроса, первенство и древность рассказа Н1Лм не вызывает сомнения. К нему в летописи искусственно присоединены перечни князей, епископов, посадников и др. Они последовательно дополнялись в XIII – XV вв., но древнейшие составлены не позднее 1167 г.⁴ Таким образом, рассказ имелся уже в новгородском летописании XII столетия. Повторим – мы полагаем, что он был воспринят, как и весь предшествующий и последующий (кроме указанных списков) текст из общегосударственной Начальной летописи.

Вот рассказ о крещении Новгорода из Н1Лм:

В лето 6497. Крестися Володимиръ и вся земля Руская; и поставиша в Киеве митрополита, а Новуграду архиепископа, а по иным градомъ епископы и попы и диаконы; и бысть радость всюду. И прииде къ Новуграду архиепископъ Аким Корсунянинъ, и требища разруши, и Перуна посече, и повеле влещи его в Волхово; и поверзъше уже, влечаху его по калу, биюще жезлеемъ; и заповеда никому же нигде же не прияти. И иде пидьблянин рано на реку, хотя горънци вести в город; сице Перунъ приплы къ берви, и отрину и шистомъ: «ты, рече, Перунище, досыти пилъ и ялъ, а ныне поплови прочь»; и плы со света окошьное⁵.

Как видим, здесь нет данных о насильственном характере крещения и каких-либо конфликтах. Власть, как и в Киеве, призывает «не прияти» сверженного и опозоренного идола – и призыв этот услышан. Гончар из Пидьбы (села под Новгородом) посрамляет павшего бога, что встречает, разумеется, полное одобрение летописца. В такой картине, заметим, нет ничего недостоверного, – «аристократический» государственный культ Перуна был навязан Новгородчине из Киева в качестве основного лишь за несколько лет до того. Об этом речь в летописи шла ранее⁶. Заметим, что и тогда не говорится о каких-либо беспорядках и конфликтах («и жряху ему люди новгородьстии аки богу»).

В следующей по времени после Начальной летописи – ПВЛ начала XII в., как уже было сказано, речь о крещении Новгорода не идет вообще. Примечательно, что отсутствуют и те данные из вышеприведенной статьи 6497 г., которые не могли не присутствовать в первоначальном рассказе о крещении Руси – сведения об учреждении иерархии во главе с митрополитом. Это еще один аргумент в пользу того, что рассказ из Н1Лм принадлежит создателю Начальной летописи. В ПВЛ же по указанным ранее причинам была выпущена вся данная летописная статья.

Ряд известий собственно новгородских летописцев о крещении Новгорода открывает, по всей вероятности, статья из Софийской первой летописи старшего извода (С1Лс). Использование составителем этого общерусского свода (в настоящее время убедительно датируется 1418 г.⁷ ) более ранних новгородских источников не вызывает особых сомнений. В одном из двух списков С1Лс⁸ и во всех позднейших версиях свода имеется название «Софийский временник», явно связанное с новгородской Софией. Отсюда, кстати, и ставшее общепринятым название летописи. Ее источником, очевидно, наряду с другими, явился свод новгородского владычного летописания XII – XIV вв.

В этой епархиальной новгородской летописи («Софийском временнике») имелся, конечно, и рассказ о крещении, несколько отличный от Н1Лм. Приводим его далее:

В лето 6497. Крестився Владимеръ и взя у Фотия патриарха царягородского единаго митрополита Киеву Леона, Новугороду архиепископа Акыма Корсунанина, а по иным градомъ епископы и попы и диаконы, иже крестиша всю землю Рускую; и бысть радость всюду. И прииде Новугороду архиепископъ Акимъ, и требища разори, и Перуна посече, и повеле влещи в Волховъ; и поверзавше уже, влечахуть и по калу, биюще жезлиемъ и пихающе. И в то время въшелъ бяше в Перуна бесъ: «О горе! Охъ мне! Достахся немилостивымъ симъ рукамъ». И вринуша его в Волховъ. Он же пловя сквозе великы мостъ, (верже и палицу свою и рече: «На семъ мя поминаютъ новогородскыя дети»). Ею же и ныне безумнии, убивающеся утеху творять бесом. И заповеди никому же нигде не переяти его. И иде пидьблянин рано на реку, хотя горнеци вести въ градъ; оли Перунъ приплы къ берви, и отрину и шистомъ: «ты, рече, Перушице, до сыти еси пилъ и ялъ, а нынеча поплови прочь»; и плы света окошьное⁹.

В этом тексте имеются две существенные вставки по сравнению с предыдущим рассказом. Во-первых, введена известная, но недостоверная легенда о крещении Владимира при патриархе Фотии (жившем в IX в. и причастном к первому крещению Руси). В связи с Фотием называется первый митрополит Леон, ранее известный в основном по митрополичьим перечням. Вторая вставка относится к рассматриваемой нами теме. Летописец ввел известный ему фольклорный сюжет (довольно популярный среди новгородцев) о проклятии Перуна, из-за которого начались вечевые побоища на мосту через Волхов. Этот миф (сложившийся, как видим, уже в эпоху раздробленности) ничего не добавляет к картине крещения – хотя, несомненно, свидетельствует о страхе вчерашних язычников перед своим повергнутым божеством.

С легкой руки создателей общерусского летописного свода («Софийско-Новгородского») 1418 г. именно эта редакция рассказа попала в подавляющее большинство позднейших русских летописей, в том числе и в новгородские – Новгородскую II, Новгородскую III и др. Изменения, вносившиеся в текст, оказались незначительны. Самым существенным оказалось дополнение общерусского Сокращенного летописного свода 1495 г. После рассказа о крещении Владимиром киевлян здесь добавлено: «а Добрыню посла в Новъгородъ»¹⁰. Хронограф 1512 г. добавляет, зачем был послан Добрыня: «и тамо повеле крестити всехъ»¹¹. Можно полагать, что до конца XV – начала XVI в. дожили предания о крещении новгородцев Добрыней. Хотя, с другой стороны, нельзя не отметить, что это мог быть и домысел московских летописцев, знавших, что Добрыня при Владимире управлял Новгородом. Их вывод (если это именно вывод, а не свидетельство предания), подчеркнем, выглядит и на наш взгляд вполне достоверно. Уже совершенно явными домыслами выглядят позднейшие сообщения Никоновской летописи, приписывающей Добрыне, будто бы сопровождавшему самого митрополита, крещение едва ли не всего севера Руси.

Ярко выделяется на фоне многочисленных переработок повествования С1Лс лишь один текст – фрагмент Иоакимовской летописи, с упоминания о которой мы начали настоящую статью. Чуть ниже мы вернемся к проблеме датировки и подлинности этого памятника. Здесь подчеркнем, что в дошедшем до нас виде летопись, дошедшая только в составе «Истории» В. Н. Татищева, была составлена не ранее последней четверти XVII в. Нечего и говорить, что первому новгородскому епископу Иоакиму, за пересказ повествования которого выдал свой труд неизвестный летописец, источник текста принадлежать не мог. Достаточно сказать, что крещение Руси связывалось в нем с именем болгарского царя Симеона, умершего за несколько десятилетий до вокняжения Владимира. О крещении новгородцев Иоакимовская летопись сообщает следующее:

В Новеграде людие, уведавше еже Добрыня идет крестити я, учиниша вече и закляшася вси не пустити во град и не дати идолы опровергнути. И егда приидохом, они, разметавше мост великий, изыдоша со оружием, и асче Добрыня пресчением и лагодными словы увесчевая их, обаче они ни слышати хотяху и вывесше 2 самострела великие со множеством камения, поставиша на мосту, яко на сусчия враги своя. Мы же стояхом на торговой стране, ходихом по торжисчам и улицам, учахом люди, елико можахом. Но гиблюсчим в нечестии слово крестное, яко апостол рек, явися безумием и обманом. И тако пребыхом два дни, неколико сот крестя. Тогда тысяцкий новгородский Угоняй, ездя повсюду, вопил: «Лучше нам помрети, неже боги наша дати на поругание». Народ же оноя страны, разсвирипев, дом Добрынин разориша, имение разграбиша, жену и неких от сродник его избиша. Тысецкий же Владимиров Путята, яко муж смысленный и храбрый, уготовав лодиа, избрав от Ростовцев 300 муж, носчию перевезеся выше града на ону страну и вшед во град, никому же пострегшу, вси бо чаяху своих воев быти. Он же дошед до двора Угоняева, онаго и других предних мужей ят и абие посла к Добрыне за реку. Людие же страны оные, услышавшее сие, собрашася до 5000, оступиша Путяту, и бысть междо ими сеча зла. Некия шедше церковь Преображения Господня разметаша и домы христиан грабляху. Даже на разсвитании Добрыня со всеми сусчими при нем приспе (и повеле у брега некие домы зажесчи, чим люди паче устрашении бывшее, бежаху огнь тушити; и абие) преста сечь, тогда преднии мужи просиша мира.

Добрыня же, собра вои, запрети грабление и абие идолы сокруши, древянии сожгоша, а каменнии, изломав, в реку вергоша; и бысть нечестивым печаль велика. Мужи и жены, видевшее тое, с воплем великим и слезами просясче за ня, яко за сусчие их боги. Добрыня же, насмеяхаяся, им весча: «Что, безумнии, сожалеете о тех, которые себя оборонить не могут, кую помосчь вы от них чаять можете». И посла всюду, объявляя, чтоб шли ко кресчению. Воробей же посадник, сын Стоянов, иже при Владимире воспитан и бе вельми сладкоречив, сей идее на торжисче и паче всех увесча. Идоша мнози, а не хотясчих креститися воини влачаху и кресчаху, мужи выше моста, а жены ниже моста. Тогда мнозии некресчении поведаху о себе кресчеными быти; того ради повелехом всем кресченым кресты деревянни, ово медяны и каперовы на выю возлагати, а иже того не имут, не верити и крестити; и абие разметанную церковь паки сооружихом. И тако крестя, Путята иде ко Киеву. Сего для людие поносят новгородцев: Путята крести мечом, а Добрыня огнем¹².

Нами приведен текст по черновой рукописи, в которой Татищев копировал доставшийся ему летописный памятник. Слова, заключенные нами в скобки, вероятно, были пропущены по небрежности и восполнены на поле – без них в тексте явная лакуна. После слова «каперовы» в рукописи есть примечание Татищева, предлагающего переводить как «оловянные».

К Иоакимовской летописи вообще и к этому, наиболее известному ее свидетельству в частности, в науке существует прямо противоположное отношение. Одни исследователи видят в Иоакимовской совершенно адеватный источник и, подчас без каких-либо оговорок, пишут о «восстании» новгородцев против крещения¹³. С другой стороны, некоторые источниковеды высказывали решительные сомнения в подлинности источника вообще, предлагая видеть в нем полностью или частично творчество самого В. Н. Татищева¹⁴. Большинство исследователей, впрочем, признали подлинность сохранившегося текста Иоакимовской, идентифицируя ее как новгородский памятник конца XVII в.¹⁵ Разделяя этот подход, автор этих строк пришел к выводу об использовании в Иоакимовской летописи наряду с устными преданиями также сказания о крещении Руси, созданного в Новгороде примерно в третьей четверти XIII в. Из него почерпнуты сведения об истории Киевской Руси. Именно это сказание автор конца XVII столетия, скорее всего, принял за летопись Иоакима¹⁶. Возможно, этому поспособствовало удержанное и в поздней переработке первого лица «мы» при описании крещения новгородцев.

Тем не менее, сам факт вмешательства Татищева в сохраненный им текст налицо. Свои предположения и домыслы, пусть не слишком многочисленные, он смело вносил в летописное повествование. В этом можно убедиться, сопоставив черновик «Истории», то есть непосредственную копию летописного текста, с беловой Воронцовской рукописью. Рассматриваемый фрагмент, будучи переписан набело, претерпел следующие изменения. Не совсем, видимо, уместные, на его взгляд, в этом контексте «самострелы» Татищев заменил древнерусским словом «пороки», а в речи Добрыни, обращенной к новгородцам, «помосчь» почему-то стала «пользой». Мира новгородские «мужи» теперь просят, «пришедше к Добрыне». Самое загадочное добавление – целая фраза после описания «пороков»: «Высший же над жрецы славян Богомил, сладкоречия ради наречен Соловей, вельми претя люду покоритися». Это явно чужеродная вставка в текст, где вождем восстания выведен Угоняй, и именно его захватывает в заложники Путята. Можно догадаться, что Татищев счел уместным поставить во главе восставших жреца. Но откуда он взял его имя (точнее, два имени), мы не можем и догадываться. В любом случае, проблема эта имеет больше отношения к истории исторической науки XVIII в., еще во многом стоявшей между летописью и романом, чем к истории крещения Руси.

Итак, вмешательство В. Н. Татищева в текст сравнительно невелико. Но и признание этого факта не делает Иоакимовскую летопись безусловно достоверной. Еще Н. М. Карамзин считал, что вся история крещения новгородцев – лишь развернутый домысел вокруг присловья туманного происхождения. Даже признавая наличие в основе Иоакимовской подлинных преданий, зафиксированных к тому же впервые еще в XIII в., мы не можем отрицать противоречий и несообразностей имеющегося текста. Есть в нем и явно малодостоверные детали. Откровенную нелепость встречаем уже в самом начале: как могли новгородцы поставить свои «самострелы» «на мосту», который только что сами «разметаша»? Или они построили его снова – навстречу Добрыне? Кстати, именно под этим мостом – целым и невредимым, проплывал, как мы помним, Перун в С1Лс. Само наличие в Новгороде двух камнеметов, кстати, вызывает некоторые сомнения. Хотя осадная техника славянам была известна уже с конца VI в., но строили ее, как правило, в походах на месте осады, а не хранили в мирное время в городах. Об оборонительном использовании камнеметов до того на Руси ничего неизвестно, тем более на севере Руси.

Весьма странным выглядит использование как опоры в крещении Новгорода 300 ростовцев. В Ростове и его округе новая вера утверждалась с трудом и уже в XI – начале XII в. Наличие в Новгороде 5000 боеспособных горожан в конце X в. тоже можно подвергнуть сомнению. Нет ни письменных, ни археологических подтверждений существования в Новгороде до крещения церкви Преображения Господня, хотя факт исключить нельзя. Согласно всем источникам, идол в главном Новгородском капище был один – деревянный Перун. Это подтверждается и раскопками на месте капища (Перынь). Здесь же говорится о большом числе идолов, в том числе о каменных. Ни тысяцкий Угоняй, ни посадник Воробей Стоянович не упоминаются в других источниках. При этом «посадником» в X – XI вв. титуловался княжеский наместник в Новгороде, а иногда и новгородский князь. Совершенно очевидно, что посадником в описываемое время был Добрыня, а не некий Воробей. Что касается Путяты, то о его существовании можно судить лишь на основании присловья, приводимого в конце отрывка. Нельзя при этом забывать, что Путятой звали одного из представителей новгородской по происхождению боярской династии Остромировичей в XI в., и именно отсюда имя могло попасть в фольклор (в том числе в предания и былины о Добрыне).

Тем не менее, уже давно некоторые находки Новгородской археологической экспедиции в слоях конца Х в. сопоставлены с известием Псевдо-Иоакима о крещении «огнем». Мы можем полагать, что автор XIII и затем конца XVII в. опирался на подлинную историческую традицию, в основе которой лежали реальные факты. Но, тем более признавая некоторую силу документа за Иоакимовской, мы должны довериться ее свидетельству в целом. А оно достаточно однозначно. Вспомним, что именно сказано в Иоакимовской летописи о происхождении присловья: «того для люди поносят новгородцев: Путята крести мечем, а Добрыня огнем». Кто же мог «поносить» новгородцев, если бы вся Русь была крещена насильственно, «огнем и мечем»? – очевидно, что никто. Представляется, что как раз Иоакимовская летопись является решающим свидетельством против подобных утверждений. Новгород, где произошли какие-то столкновения, явно стал исключением из общего правила, что и привело к появлению в антиновгородских кругах (возможно, в Киеве) «поносного» присловья.

Мы не можем судить о конкретных обстоятельствах появления текста новгородского первоисточника Иоакимовской летописи в XIII в. Но ясна одна из его тенденций – подчеркнуть некоторую, говоря библейским языком, «жестоковыйность» своих сограждан, выпятить их противостояние христианизации не только своего города, но и Руси в целом. Потому новгородские князья Олег и Владимир противопоставляются киевским Аскольду и Ярополку как воинствующие язычники. Потому же какие-то беспорядки, сопровождавшие крещение в Новгороде и не замеченные ни киевским, ни официальным местным летописанием, превращаются в грозное восстание, едва не стоившее первым христианам жизни. «Поносная» приговорка, сочиненная недоброжелателями Новгорода, увенчала этот своеобразный памфлет против сограждан, составленный явно в пику утвердившейся во владычных летописях концепции крещения. Когда в XIX и особенно в ХХ в. наступила пора новых переоценок, текст древнего полемиста вновь оказался востребован. Однако ему придали прямо противоположный смысл. Псевдо-Иоаким показывал свой город печальным исключением – некоторые историки нового времени попытались превратить его интерпретацию событий в типичный для всей Руси пример.

1 См. обобщающую работу о славянских языческих капищах: Русанова И. П., Тимощук Б. А. Языческие святилища восточных славян. М., 1993.

2 См.: Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908; Шахматов А.А. Повесть временных лет. Т. 1. Пг., 1916; Лихачёв Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947; Тихомиров М.Н. Начало русской историографии // Тихомиров М.Н. Русское летописание. М., 1979.

3 Начальная летопись. М., 1999. С. 98 – 99.

4 Начальная летопись. С. 136.

5 Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 3. М., 2000. С. 159 – 160. Перевод данного фрагмента см.: Начальная летопись. С. 59 – 60.

6 ПСРЛ. Т. 3. С. 128.

7 Бобров А. Г. Из истории летописания первой половины XV века.// Труды отдела древнерусской литературы. Т. 46. СПб., 1993. С. 7 – 11; Клосс Б. М. Второе предисловие к изданию 2000 г.// ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. М., 2000. С. XI – XIII.

8 ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1. М., 2000. Стб. 11. Прим. 67.

9 ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1. М., 2000. Стб. 105 – 106. Фрагмент, заключенный в скобки, восстановлен по списку Царского – позднейшей редакции С1Л. В обоих сохранившихся списках старшего извода он пропущен, явно по небрежности еще их протографа.

10 ПСРЛ. Т. 27. М., 1962. С. 314.

11 ПСРЛ. Т. 22. СПб., 1911. С. 367.

12 Татищев В. Н. История Российская. Ч. 1. М., 1994. С. 112 – 113, 398 (приведен текст по черновой рукописи Б).

13 См., например: Толочко П. П. Древняя Русь. Киев, 1987. С. 73 – не указывается даже источник сведений.

14 Ср. наиболее сдержанный вариант такой оценки: Моргайло В. М. Работа В. Н. Татищева над текстом Иоакимовской летописи.// Археографический ежегодник. М., 1963.

15 Тихомиров М. Н. О русских источниках «Истории Российской».// Татищев В. Н. Указ. соч. Ч. 1. С. 50 – 53; Азбелев С. Н. Новгородские летописи XVII в. Новгород, 1960. С. 47 – 50.

16 Алексеев С. В. Источники Иоакимовской летописи.// Историческое обозрение. Вып. 3. М., 2002. Untitled

Untitled

Последние ответы на форуме